М. И. ЧЕТВЕРИКОВ
РАЗВЕДКА ВЕДЕТ ПОИСК
Чем дальше в глубину оккупированной врагом территории продвигался наш отряд, тем тревожнее становилась окружающая обстановка. Гитлеровцы уже наверняка знали о том, что у них в тылу действует крупное кавалерийское советское подразделение. Следовало ожидать, что они не пожалеют сил для перехвата и уничтожения его. И чтобы этого не случилось, очень многое зависело в первую очередь от нас — разведчиков.
Кто, как не мы, должен был обеспечить беспрепятственное продвижение отряда по намеченному маршруту, по лесным и проселочным дорогам, находить наиболее удобные переправы через многочисленные реки, обнаруживать возможные вражеские засады, подготавливать быстрые переходы через шоссейные и усиленно охранявшиеся железнодорожные магистрали? Не мудрено, что каждый новый день приносил нам нечто неожиданное, такое, с чем ни один из нас не встречался раньше. Но это неожиданное ни в коем случае не должно было застать нас врасплох и поставить в тупик. Жизнь, сама действительность, походные будни устраивали каждому из нас буквально ежедневный экзамен: можешь ты быть разведчиком или не можешь? Если не можешь — переходи в другое подразделение, воюй, сражайся, но не в разведке! Потому что от разведчиков, от каждого из них ежеминутно зависит не только боеспособность, но и дальнейшая судьба всех его боевых товарищей, всего отряда!
В ту пору я часто об этом думал. И все больше убеждался в своей правоте.
Убедился 1 сентября 1942 года, когда нам предстояло перейти сильно охранявшийся железнодорожный переезд между Полоцком и станцией Ловша. Дождавшись наступления темноты, я с группой разведчиков подъехал поближе к переезду и приказал спешиться метрах в ста от него. Вперед осторожно двинулись двое дозорных, но немцы каким-то образом учуяли их и тотчас открыли бешеный
пулеметный огонь из дзота. Короткая команда, и хлопцы, распластавшись на земле, привычно и быстро поползли к дзоту, освещенному непрерывно бьющими из амбразуры пулеметными очередями. Я раньше других оказался возле амбразуры и заставил пулемет замолчать. Ошеломленные неожиданным нападением, гитлеровцы сломя голову бросились врассыпную. Путь через переезд
был открыт, и отряд без промедления двинулся вперед. Все бойцы, участвовавшие в захвате дзота и переезда, собрались возле меня. Проверил — все живы, никто даже царапины не получил.
Но где же Иван Чубанов? Неужели ранен или того хуже — убит, а мы не заметили, как это произошло? Осмотрели все вокруг огневой точки, проверили по обе стороны переезда, кричали, звали — ни звука в ответ. Я доложил о пропаже Ивана командиру отряда, по чем Алексей Канидьевич мог помочь…
Так и уехали. Постарались подальше убраться от переезда, чтобы оторваться от немцев, если они надумают нас преследовать. Перед рассветом остановились на дневку на лесной поляне, заросшей папоротником в человеческий рост. Разведчики, не теряя даром времени, улеглись поспать, а я развел костерок и подвесил над ним котелки — вскипятить воду для чая. Сижу, отдыхаю, а Ваня Чубанов из головы не выходит: что же могло с ним случиться?
Небо начало голубеть, в лесу с каждой минутой становилось светлее. Сам не знаю, что заставило меня посмотреть вдоль просеки, и даже вздрогнул, увидев в конце
ее быстро шагающего человека. Схватил автомат — и бегом к нему: пе чужака ли какого нелегкая принесла?
А человек тоже увидел меня, замахал руками, со всех ног бросился навстречу. Неужели наш Ванюша! Оказалось, оно и есть. О пропаже своей Чубанов рассказал, как о забавном случае.
— Понимаешь, ползу я вместе со всеми к дзоту, а тут очередь трассирующими — чуть не в лоб. Повернул в сторону, к картофельному полю, чтобы не задело. Дай, думаю, фашистов гранатой приглушу. А гранаты нет, потерялась, пока переползал. Искал ее, искал, все вокруг исползал — как сквозь землю провалилась!
Вернулся туда, где наши коноводы остались, а там ни коноводов, ни отряда нет.
Теперь только и понял, что отстал от вас. — Но мы же кричали, звали тебя,— вставил я.— Почему не откликнулся?
Иван помрачнел, пожевал губами, нахмурился:
— Слышу я худо, понимаешь? С детства. А когда сильно волнуюсь, слух пропадает вовсе.
— Как же ты нас нашел?
— Или я не разведчик, не умею в следах разбираться? Нашел след отряда, по нему и догнал вас.
Да, разведчик он лихой. Сообразителен, смел, отлично владеет оружием, быстро и правильно ориентируется в сложной, запутанной обстановке, но без отличного слуха не может быть разведчиком.
Жалко было расставаться с Иваном, но пришлось. А. К. Флегонтов перевел его в отрядную типографию, тем более что парень умел хорошо рисовать. Его мастерство, как нельзя лучше пригодилось для выпускавшихся нашими политработниками листовок, в которых с тех пор стали все чаще появляться едкие карикатуры на Гитлера и его шайку, нарисованные партизанским художником-самоучкой.
И снова в путь, пятидесятикилометровый бросок от деревни Кветча до деревни Мыльница и еще дальше, к деревне Цна, где решено было воспользоваться мостом для переправы через одноименную реку. Казалось, ничто не сулит неприятностей: гитлеровцы потеряли наши следы, вокруг нет ни одного крупного вражеского гарнизона.
Но война есть война, тем более в тылу противника, поэтому прежде чем двигаться к переправе через Цну, начальник штаба отряда Ф. Ф. Тараненко приказал мне выяснить, все ли спокойно на мосту.
Засада у д.Цна
Перед закатом солнца 26 сентября 1942 года конная группа разведчиков шагом направилась по дороге к реке. Отъехали немногим более километра от места стоянки отряда, и вдруг навстречу — молодая красивая женщина.
— Что это вы гуляете по лесу так поздно? — спросил я у нее. Женщина объяснила, что идет к родственникам, назвала деревню, где они живут. Ничего подозрительного, можно было и отпустить, но я счел за лучшее отправить задержанную в отряд: пускай проверят, правду она говорит или нет.
Проверили, не заметили, не почувствовали ничего подозрительного и отпустили на все четыре стороны. Дорого же обошлась нам такая «проверка»! Видимо, она успела предупредить фашистов, и когда в полночь мы въехали на мост, с противоположной стороны послышался громкий окрик:
— Стой! Кто идет?
Мы не успели ответить: из темноты чуть ли не в упорударили пулеметы и автоматы. Наши копи вздыбились, повернули назад. Лошадь Ивана Куприянова пронеслась мимо меня, но без всадника. Я спрыгнул с седла, подал команду спешиться и залег в канаве, а через несколько минут вместе с Иваном Рыбаком, не поднимая головы, мы по-пластунски опять поползли на мост, туда, где, по моим предположениям, должен был находиться Куприянов. Нашли его, лежащего ничком, с залитой кровью головой, без признаков дыхания, и, поняв, что Ваня убит, все так же ползком вытащили тело боевого друга с моста, а потом на руках отнесли в сторону.
В это время к нам подоспела подмога из десяти автоматчиков, направленных командиром отряда. Хорошо, что они захватили с собой гранаты, и еще лучше, что среди них оказался один парень, способный метать круглые «лимонки» метров на семьдесят, а то и дальше. Мы подползли по канаве поближе к мосту, и по моему сигналу гранаты одна за другой полетели туда, где засела вражеская засада.
Однако и у фашистов «карманная артиллерия» нашлась. Одна из их гранат с длинной ручкой угодила в бровку канавы, где я лежал, и, взорвавшись, густо запорошила мне глаза песком. Пришлось кое-как добираться до реки, промывать глаза, возвращаться назад, а к этому времени выяснилось, что гитлеровцы заминировали мост. Я решил прекратить ставший бесполезным бой и возвращаться в отряд.
Переправился кавалерийский отряд через Цну в другом месте, без осложнений и помех. А я долго еще помнил бой на мосту, где нам, разведчикам, удалось оградить отряд от смертельного огня крупной вражеской засады, и мысленно дал себе клятву не доверять ни одной раскрасавице, встреченной в лесу.
В конце сентября отряд остановился в лесу недалеко от деревни, расположенной примерно в десяти километрах от станции Жодино. Нам, разведчикам, здесь приходилось много ездить, совершать дальние маршруты. Не удивительно, что наши кони в полном смысле вышли из строя: худые, с побитыми спинами, истощены и измучены до предела. Будь здешняя стоянка продолжительной, мы
сумели бы выходить своих четвероногих помощников. Но вскоре предстояло двигаться дальше, переходить через железную дорогу Минск — Борисов, а на наших лошадях далеко не уедешь.
Вот и надумал я, с разрешения командира отряда, попытать счастья: не удастся ли где-нибудь поблизости раздобыть новых коней? Вместе с Павлом Аралиным, Иваном Рыбаком, Павлом Фокиным и Александром Бабичем наведались в ближайшие деревни, поговорили с тамошними крестьянами и выяснили, что недалеко от Борисова находится населенный пункт, в котором до войны был совхоз. Там еще сохранились добротные лошади, которых фашисты пока не успели угнать. Правда, в деревне расквартирован вражеский гарнизон.
Ночью мы приблизились к населенному пункту. Убедившись, что охраны нет, осторожно пробрались к длинной конюшне, из которой слышалось сытое похрапывание лошадей. Я с Рыбаком пошел вдоль одной стены конюшни, Фокин с Бабичем — вдоль другой, чтобы проверить, нет ли сторожа или часового. И только дошли до середины, как чуть не наткнулись на спавшего сторожа. Взял я его легонько за грудки, встряхнул, а Ваня Рыбак в это время винтовку сторожа от греха подальше прибрал. Сторож выпучил округлившиеся от страха глаза.
— Скажи, дружок,— спросил я,— много в конюшне лошадей?
— М…много. П…полно.
— Вот и отлично. Веди к ним.
Вошли. В конюшне горел фонарь «летучая мышь» и от него было достаточно светло, чтобы с помощью чуть-чуть очухавшегося сторожа выбрать самых лучших коней. Но, собственно, почему только этих? Разве нельзя запрячь сытых лошадок в стоящие тут же три пароконные повозки? Сторож послушно выполнил это приказание.
— Где у вас хранится овес? — тем же почти дружелюбным голосом поинтересовался я.
— Рядом с конюшней, вон в том сарае.
— А ключ от сарая у кого?
— У кладовщика. Вот его дом — через дорогу.
К кладовщику отправились Фокин и Бабич. Разбудили его, привели к сараю. А потом и он, и сторож постарались вместе с нами как можно быстрее нагрузить все три подводы мешками с овсом. Еще семерых лошадей (общим числом тринадцать голов) привязали к задним стенкам телег и — можно ехать.
— Только вот что, братцы,— посоветовал я сторожу и кладовщику,— если не хотите иметь неприятности, подождите, пока мы заедем в лес. А уж тогда и поднимайте панику. Очевидно, наш совет учли. Лишь тогда, когда мы были уже далеко в лесу, в деревне затрещали пулеметы.
Отряд двинулся дальше. Чтобы не соваться через железную дорогу Минск — Борисов наугад, пришлось нам, разведчикам, прихватить в ближайшей от магистрали деревне Яськово одного полицейского из числа железнодорожной охраны и сделать его своим временным проводником. Через дорогу перебрались без задержек. Правда, из Борисова прикатил и сразу открыл огонь из пушек и
пулеметов вражеский бронепоезд. Но к этому времени последние наши конники, замыкавшие движение отряда, уже успели скрыться в ночном лесу.
Продвигались без остановок и к утру достигли деревни Слободка Червенского района, где Флегонтов распорядился устроить трехчасовой привал, накормить партизан и лошадей.
После объединения с местными партизанскими отрядами в единую бригаду «За Родину» наш кавалерийский отряд «Боевой», которым стал командовать Иван Васильевич Жохов, временно приостановил дальнейший рейд на запад.
Приближалась зима, нужно было хорошенько подготовиться к ней, и партизаны прежде всего оборудовали теплые землянки в лесном урочище между деревнями Зенанполье и Маковье, где вместе с «Боевым» обосновалось командование всей бригады.
Наша отрядная разведка стала бригадной, а значит, возросла и боевая нагрузка на
нее: помимо непосредственно разведывательной работы нам приходилось заниматься диверсиями на железнодорожных коммуникациях противника.
Одну из таких операций мы провели всего лишь в семнадцати километрах от Минска, па дороге, идущей на Борисов, охранявшейся не только усиленными патрулями и огневыми точками многочисленных дзотов, но и периодически курсировавшими бронепоездами, которые вели почти беспрерывный пулеметный и артиллерийский огонь по обеим сторонам железнодорожной насыпи. И все же нам удалось незаметно проползти на полотно, заминировать его, а некоторое время спустя на мине подорвался вражеский эшелон с живой силой и боевой техникой, главным образом с танками.
Отдыхать разведчикам выпадало гораздо реже, чем другим партизанам. Почти каждый день с новым заданием — то в Пуховичский, то в Осиповичский, то в Бобруйский или Березинский районы, а оттуда как можно скорее назад в Червенский, в свой лагерь, в штаб бригады.
Успех партизанской разведки во многом зависел от связей с местными жителями: кто, как не они, мог точно сообщить о передвижении воинских подразделений противника, об их вооружении, охране гарнизонов и разного рода складов в населенных пунктах, а иногда и о замыслах, о ближайших планах гитлеровских захватчиков.
Жители деревень хорошо знают один другого, знают, кто чем занимается, как настроен, даже о чем думает. Бывало, и не раз, что мы получали коротенькую информацию от своих друзей: «Такому-то не доверяйте, он доносчик фашистов». И не было нужды проверять, так это или не так, потому что рано или поздно предателя разоблачали его же односельчане. Вот почему разведчики старались
буквально в каждой деревне завести верных, надежных людей и постоянно поддерживать связь с ними.
Готовеньких, прирожденных разведчиков, к сожалению, не бывает. Их приходится искать среди десятков рядовых партизан, а потом воспитывать, обучать нашему отнюдь не простому и не легкому делу. А ведь у каждого человека свой характер, как говорится, свой нрав: думай, с какой стороны к нему лучше подступиться.
Как-то вскоре после январской блокады А. К. Флегонтов вызвал меня в штаб бригады и сказал:
— Вот что, Михаил Ильич, хотим отдать тебе одного партизана. Его командир уже третий рапорт подал: груб, дерзок, недисциплинирован. Сам знаешь, что за такое
поведение полагается, но парню всего лишь семнадцать лет.
— Возьму,— ответил я,— пускай завтра приходит.
На следующее утро в нашу землянку вошел невысокого роста худощавый паренек с грязным лицом, белым пухом в волосах.
— Дядя Миша,— совсем не по форме «доложил» он,— меня прислали в ваше распоряжение.
— Ну что ж, здравствуй,— ответил я.— Тебя как зовут?
— Володей. Фамилия — Малашенко.
— Понятно. А ты знаешь, Володя, что все наши разведчики должны уметь отлично ездить на лошадях?
— Так я же умею! — обрадовался парнишка.— В колхозе пас лошадей, могу и галопом скакать, и в карьер, как хотите!
— Вот и отлично. Завтра проверю, подберем тебе лошадку. Считай себя разведчиком. Только вот что: поди-ка ты хорошенько умойся, приведи себя в порядок. Разведчик, дорогой мой, всегда должен быть опрятным.
Больше подобных замечаний Володе не приходилось делать ни разу. Ребят своих я строго предупредил, чтобы они не смели подтрунивать над пареньком, а, наоборот, поддерживали, помогали ему. И сам никогда не повышал на него голос, не отдавал резких приказаний, а в случае необходимости просто говорил:
— Володя, надо сделать то-то и то-то. Обязательно надо, понимаешь?
Не помню случая, чтобы Малашенко ослушался. Он очень скоро стал лихим наездником, безудержно смелым, отчаянно-храбрым разведчиком и не раз влетал на своей лошади по кличке «Шура» в фашистские гарнизоны, откуда неизменно возвращался живым и невредимым.
Прошло больше месяца. Однажды комбриг Флегонтов спрашивает меня:
— Как у вас прижился Володя?
Я коротко рассказал о Малашенко. Алексей Канидьевич удивился.
— Почему же на него жаловался прежний командир?
И пришлось мне ответить с предельной откровенностью, как требовал комбриг от каждого партизана:
— В том, каким был Володя раньше, его прежний командир и виноват.
— Как так?
— Очень просто: командир должен досконально знать своих подчиненных. Одному надо строго приказать, другому объяснить, что и как следует сделать, с третьим иногда не грех посоветоваться… Стричь всех под одну гребенку, особенно для командира разведки,— дело пустое, заранее обреченное на провал.
О разведчике Захарике С..Ф.
Замечательным разведчиком, мастером своего дела вырос в отряде «Красное Знамя» и Степан Федорович Захарик, о котором мне хочется рассказать подробнее.
Совершив побег из лагеря военнопленных, Степан добрался до Червеня, где жила его мать, и вскоре устроился на работу электромонтером. Здесь же, в Червене, жила сестра Захарика — Лидия Федоровна, муж которой, Сергей Михайлович Игнатович, сумел припрятать от фашистов радиоприемник. По ночам в доме Игнатовичей собирались подпольщики и слушали передачи из Москвы. Они записывали и размножали сводки Совннформбюро, а позднее установили надежную связь с подпольщиками дрожжевого завода в Минске и стали получать у них антифашистские листовки, воззвания, подпольную газету «Звязда».
Ездить в Минск за этой взрывоопасной литературой приходилось и Степану Захарику. Однажды, возвращаясь в Червень, он допустил неосторожность: пока шофер возился в дороге с заглохшим мотором грузовика, Степан присел на обочину, пригрелся под весенним солнышком и уснул. Воспользовавшись этим, один из спутников, служащий вражеской комендатуры, осторожно вытащил из
кармана Захарика несколько листовок и передал своему начальству. Хорошо, что в полиции по заданию партизан «служил» подпольщик Владимир Антосюк: предупрежденный им о готовящемся аресте, Степан успел уйти в партизанский отряд «Красное Знамя».
Там он стал командиром диверсионной группы, в которую входили Виктор Травень, Василий Лебедев, Клавдия Захарова, Константин Пришивалко и Николай Дернович. С сентября 1942 года по май 1943 эта группа уничтожила 6 паровозов и 53 вагона с живой силой и боевой техникой, взорвала и сожгла на шоссейных дорогах 6 мостов, склад фуража, сушильный завод, электростанцию
и 12 автомашин с боеприпасами.
В боевых операциях смертью храбрых пали партизаны Виктор Травень и Константин Пришивалко. В середине мая Степана Захарика назначили командиром взвода отрядной разведки. Много славных боевых дел совершили разведчики «Красного Знамени» во главе с ним. Они проявили находчивость, умение разгадывать хитроумные замыслы оккупантов.
Выпадали па их долю и забавные случаи. В марте 1944 года жители поселка Березино сообщили в отряд о том, что изменники-власовцы из тамошнего гарнизона ходят на вечеринки в деревню Светлица. Изучив повадки любителей повеселиться, Захарик с разведчиками Василием Знаком, Василием Примаком, Николаем Дерновым, Петром Виноградовым и Александром Пришивалко отправились в эту деревню. Убедившись, что возле дома, где происходила гулянка с обильной выпивкой, часового нет, они окружили дом и стали терпеливо ждать. Через полчаса на крыльцо вышел первый гуляка и,
пошатываясь, начал прикуривать сигарету. Он, пожалуй, не понял, какая нечистая сила подхватила его под руки и, засунув в рот кляп, поволокла в темноту. Очнулся в соседнем дворе и услышал отнюдь не двусмысленное предупреждение:
— Лежать тихо! Иначе…
Это слово — «иначе» — пояснений не требовало. Так, один за другим, в соседнем дворе оказались двенадцать изменников. Еще трое пока находились внутри дома, и туда, приготовив на всякий случай оружие, вошли Захарик и Пришивалко. Увидев партизан и мгновенно отрезвев, недогулявшая на этот раз троица покорно подняла руки.
Гибель комбрига Флегонтова А.К.
Надо честно сказать: не всегда нам, разведчикам, удавалось предотвратить непоправимое, хотя в этом чаще всего нашей вины не было. Никогда не забыть 11 марта 1943 года. В этот день в неравном бою с карателями из вражеского батальона «Днепр» погибли комбриг А. К. Флегонтов, пытавшаяся оказать ему помощь медицинская сестра Марта и еще 16 наших боевых товарищей. Многие партизаны, в их числе и я, были ранены, и всех нас поместили в партизанский
бригадный госпиталь.
Мне пришлось там лечиться томительных полтора месяца, пока, наконец, замечательный партизанский хирург Николай Леонтьевич Лагутин не позволил вернуться в строй. Думал — опять в разведку. Заранее радовался скорой встрече с друзьями. Ничего, еще повоюем!
А приехал в лагерь, и тут же вызвали к заменившему Флегонтова комбригу Ф. Ф. Тараненко и комиссару И. В. Жохову.
— Как считаешь,— спросил Федор Федорович,— не поручить ли тебе до полного выздоровления другую работу?
— Какую? — удивился я.
— Близкую к разведке, но… Одним словом, будешь работать с Александром Васильевичем Фаюстовым,
— В особом отделе?
— Точно.
— По ведь я в этом ничего не смыслю!
— Не волнуйся, поможем. Будешь уполномоченным при партизанском отряде имени Литвинова, а задания получать от меня.
Ничего не поделаешь, в разведку я пока действительно не годился. Пришлось согласиться. И вот первое задание: подобрать надежного человека для деятельности в Червене. А что значит — надежного? Александр Васильевич объяснил:
— Осторожного, умного, хитрого, способного предвидеть вражеские ловушки и своевременно избегать их.
С таким напутствием и начал искать, наводя необходимые справки у прежних своих друзей — подпольщиков и связных. Вскоре выяснил: в небольшой деревне, рядом с Червенем, живет Владимир Владимирович Павлович, время от времени навещавший в районном центре своего брата, имевшего отношение к полиции. Владимир с самого начала оккупации передавал партизанским связным очень ценную информацию обо всем, что происходило в гарнизоне.
— Познакомься с ним,— посоветовали товарищи.
Познакомились. Я расспросил, как Павлович живет, какие у него взаимоотношения с братом, что думает делать дальше. А Владимир Владимирович, ответив на все мои вопросы, неожиданно заявил:
— Довольно меня прощупывать. Забирай к себе в партизаны, и будем воевать вместе.
— Против брата своего пойдешь?
— А что брат? Дурак он. Можешь спросить у односельчан, как я с ним дрался, чтобы в полицию не ходил. Не помогло.
— Ну, а если бы тебе то же самое предложил?
— Что — то же самое?
— С помощью брата устроиться в полицию, развалить эту свору изнутри — и к нам в лес.
Павлович нахмурился.
— Дай подумать,— наконец сказал он.— Такое дело с бухты-барахты решать нельзя.
Думал долго, посоветовался с женой и только после этого согласился. Но поверят ли ему полицейские, а тем более их хозяева — оккупанты? И прежде чем уходить
Владимиру Владимировичу в Червень, решили мы разыграть такой спектакль, после которого непременно поверят.
В условленный день все жители деревни были собраны на митинг. Я выступил на нем с горячими, гневными обличениями тех, кто согласился служить фашистам,
а значит, воюет против своего народа. И в это время наш партизан Степан Ковалевский медленно провел мимо собравшихся Владимира Павловича со связанными веревкой руками за спиной.
— Вот, полюбуйтесь,— повысил я голос,— еще один гитлеровский холуй! Мало того, что его брат стал полицейским, теперь и этот мерзавец туда же лезет!
И тут произошло то, чего я никак не ожидал: из толпы собравшихся выступил какой-то дядька, решительно взмахнул рукой.
— Нет, погоди,— громко заговорил он,— не возводи на хорошего человека напраслину! Брат — это верно, придурок с детства, потому и пошел в полицейские, чтобы перед девками покрасоваться. А Владимир — нет, не поверю: наш он человек, был и остался нашим…
Хорошо, что Ковалевский успел к этому времени увести «арестованного» Павловича за околицу деревни, в лес. Кое-как закончив, вернее, скомкав окончание «митинга», я поспешил вслед за ними, догнал. И тут мы вместе завершили спектакль: развязали «арестованному» руки, попрощались с ним, подождали, пока Павлович скроется за деревьями, и, секанув по вершинам сосен двумя короткими автоматными очередями, отправились в свой лагерь.
В полиции с распростертыми объятиями встретили «героя», сбежавшего из-под расстрела партизан, охотно приняли, выдали винтовку. Но долго Владимир Владимирович пробыть там не смог: слишком мерзостной, гадостной оказалась для него царившая там обстановка. Передав через связных несколько ценных донесений, он не выдержал, ушел сначала в партизанский отряд Н. X. Бадана, а немного позднее — к нам.
Мы в это время заканчивали подготовку к продолжению рейда на запад, в пограничные леса Брестской области. Там, в Малоритском районе, в нашей бригаде «За Родину» был создан еще один, новый отряд, получивший имя погибшего партизана-флегонтовца Петра Леоновича Валькова, командиром которого назначили меня.
Вскоре отряд получил первое ответственное задание: выяснить численность, вооружение и моральное состояние мадьярского гарнизона, расположенного в деревне Страдичи. Численность и вооружение — дело понятное. А как узнать о моральном состоянии мадьяр?
Пришлось посоветоваться с разведчиками. Боевой, опытный партизан Михаил Васильевич Хитриков предложил:
— Проберемся в деревню и захватим «языка», лучше всего офицера. Как миленький все, что нужно, выложит.
— Сколько тебе для этого надо людей? — спросил я.
— Хватит одного Ивана Зайца. Он вырос в Страдичах, каждый закоулок там знает. Чем меньше шума, тем лучше. Ночью разведчики скрытно проникли в деревню, подобрались поближе к вражескому гарнизону и затаились в одном из соседних с ним сараев. Дождались рассвета и сквозь щели в стене увидели, как солдаты впрягают в легкие дрожки жеребца. Из дома вышли двое офицеров, лейтенант и старший лейтенант, сели в дрожки, выехали со двора и тут же остановились возле дома, к которому примыкал сарай, где находились наши хлопцы. Офицеры
привязали жеребца к воротам и вошли в дом.
Хитриков и Заяц — бегом за ними. Распахнули дверь в первую комнату, а там никого нет. Услышали голоса из-за двери, ведущей в горницу, и туда. Пришлось
господам офицерам послушно поднять руки под дулами направленных на них партизанских автоматов. Обоих обезоружили, вывели из дома, усадили в дрожки и, гикнув на резвого жеребца, вихрем помчались по улице к околице деревни. Несколько мадьярских солдат, встретившихся на пути, уступали дорогу стремительно летящим дрожкам, где истуканами восседали их офицеры, с утра «загулявшие» с какими-то местными «весельчаками». Так, на дрожках и прикатили в лагерь, не израсходовав за всю операцию ни одного автоматного патрона. Из отряда мы переправили пленных в штаб бригады.
С каждым днем приближалось соединение с наступающими частями Красной Армии. Но до того, как оно про изошло, на долю нашего отряда выпало немало трудных испытаний. Я не описываю их, потому что моя цель — рассказать о деятельности партизанских разведчиков-флегонтовцев во время нашего рейда по тылам врага.
