Партизанский доктор Антон Брикальский

В книге “Память”-2002 года есть фотография группы партизан – руководителей Осиповичской военно-оперативной группы:

Во втором ряду (второй справа) стоит капитан Пыжов Г.В., о котором мы писали ЗДЕСЬ

Крайний справа стоит Антон Брикальский – партизанский “хирург от бога”, успевший до войны побыть председателем колхоза (ему было 17 лет!), после войны ставший главным врачом Копыльской больницы. О нем написаны 2 большие статьи на сайте журнала “Медицинский вестник”, приводим их содержание:

Жизнь не дает ничего без тяжких трудов и волнений. Но на долю Антона Брикальского их выпало столько, что хватило бы на десятерых. Старшей дочери, тоже врачу, он говорил: «Если хочешь, чтобы жизнь улыбалась тебе, подари ей свое хорошее настроение».

Отца уже нет рядом, но не бывает дня, чтобы Людмила Антоновна Пашкевич, доктор мед. наук, профессор, заслуженный врач Республики Беларусь, заведующая лабораторией клинической морфологии РНПЦ травматологии и ортопедии, не вспоминала о нем, не сверяла раздумий в научной работе с тем, что изрек бы любимый папка, умевший сложить из разных знаний верную картинку и заглянуть за ее рамки.

Я слушаю рассказ дочери и ловлю себя на мысли: его судьба легко легла бы в основу многосерийного фильма…

«Мы едали всё на свете…»

Председателем колхоза «VII съезд Советов» Антон Брикальский стал в 17 лет. В 1932 году его мобилизовали в числе 600 комсомольцев, призванных укреплять и поднимать сельское хозяйство, и направили как выпускника Бобруйской авторемонтной школы в деревню Рудня-Маримонова Лоевского района.

В юноше людей подкупали доброе сердце, редкая работоспособность, справедливость, желание улучшить жизнь бедняков. В первый же год на небогатых почвах получили хороший урожай картофеля, заготовили много сена. Антон верил в советскую власть и даже в мыслях не допускал критики в ее адрес. Потому пламенными были его речи о светлом будущем. Такие личности не по нутру кулакам. Они решили убрать с дороги рьяного комсомольца. Покушались на него дважды, да судьба берегла. Интуиция помогала выбрать вечером безопасный маршрут; не ходил один, раздобыл наган. Он был уверен: кто смерти не боится, тому не страшны угрозы.

От бандитского обреза спасла армия. Речицкий военкомат направил сразу в Ленинградское военно-медицинское училище (была острая нужда в кадрах), а затем в Минское пехотное училище имени М. И. Калинина — для прохождения дальнейшей службы. Там и застала военного фельдшера Великая Отечественая.

155-й корпусный артиллерийский полк бился с неприятелем, редея и отступая до Вязьмы. Здесь попали в окружение. Командир, ценя жизни бойцов, приказал под покровом ночи осторожно выходить из вражеского кольца. 17 человек уцелели в том неравном бою и благополучно добрались до первой деревни. Крестьяне переодели их, и Антон взял курс на Елизово в Осиповичском районе, где до войны трудились на стеклозаводе отец и мать.

Но оккупанты уже успели установить свои порядки. Оставалось одно: уйти в лес. Диверсионная группа Брикальского какое-то время действовала самостоятельно, а зимой 1942 года влилась в отряд Игната Изоха. Антона назначили командиром 525-го отряда и председателем партизанского суда. Весной он возглавил санитарную службу партизанского соединения Осиповичского района.

Фашисты объявили народных мстителей своими злейшими врагами, принялись охотиться за их близкими. Кто-то выдал Брикальских. Отца повесили на двери собственного дома и даже выставили часовых. Сестру закололи штыками. Она успела спрятать 8-месячную дочь Валю в копне сена. Девочку взяли в отряд, а еще брата Антона, его вторую сестру и мать. Месть стала для Бесстрашного (так прозвали партизаны) самым надежным видом правосудия.

— Как-то отец сказал о тех страшных годах холода, голода, лишений, что нет ни слов, ни средств, чтобы передать звуки, стоны, запахи, ужасы войны, лишавшей человека права распоряжаться жизнью, — говорит Людмила Антоновна. — Он был «меченым», до конца дней его будоражила память о гибели друзей, физических страданиях и утрате юности.

Зато проявлял редкую терпимость к невзгодам и ударам судьбы. Суп из крапивы называл королевским и шутил при этом: «Мы едали всё на свете, кроме шила и гвоздя».

Маму папа встретил в отряде. Она шла в лес со сведениями, а накануне у партизан с немцами был бой. На поляне — убитые оккупанты. Но вдруг тяжело раненый фашист, видимо пришедший в себя, выстрелил в девушку. Пуля попала в ногу, однако кость не задела. Кое-как связная добралась до штаба, где тут же послали за отцом. Он оказал ей первую помощь и оставил в лазарете для перевязки и наблюдения…

Зина была младше на 10 лет. Ее красота и молодость заставляли сохранять дистанцию. Впрочем, Антон отметил: рассказывая о случившемся, девушка совсем не злилась, не обижалась на стрелявшего в нее врага. Редкое качество.

Он вообще на каждого человека и любой поступок смотрел с расстояния. Иных можно понять, разглядывая вблизи, другие становятся ясными только издали. Зина не вписывалась ни в какие рамки, как и положено партизанской разведчице. Все существо Антона тянулось к ней, словно подчиняясь безмолвному зову. Убегая от судьбы, люди, как правило, мчатся ей навстречу. Брикальский не стал убегать от своего счастья.
«Это будет навеки», — решил он и понял, что любовь меняет его огрубевшую в войне душу до неузнаваемости.

— У них были очень красивые отношения, — вспоминает Людмила Антоновна. — Мама работала в больнице бухгалтером, отец — главным врачом. Но и через 25 лет совместной жизни при виде друг друга их наполняло чувство чистого восторга, легкого, летучего, словно гелий…

Спасибо, журавли!

Место для зимовки партизаны выбрали потаенное. Непролазная глушь, рядом болото: если тропы не знаешь — трясина вмиг засосет. Сделали землянки в два наката. Утомленные, но довольные собой, легли спать. Антон уже задремывал и слышал, как тихонько «переговариваются» журавли, прилетевшие на ночлег. Неожиданно в этих звуках появились тревожные нотки. Городской человек не придал бы значения, но выросший на природе мгновенно встрепенулся: кто-то вспугнул осторожных птиц. Быстро растолкал спящих товарищей и дозорных, тоже сморенных сном, приказал двигаться в сторону болота, а сам с тремя бойцами переместились на островок, где были блиндажи и все хорошо просматривалось.

Увидели, как предатель ведет выстроившихся гуськом немцев — человек 20. Подпустили поближе и взяли на мушку. Не дав противнику опомниться, перестреляли всех.

«Спасибо журавлям, — сказал Брикальский. — Они нас предупредили. Но дозорные не имеют права на сон. Мы собрались здесь для борьбы. А всякая борьба в час опасности требует ответственности, самопожертвования и героизма».

В другой раз уйти от неминуемой гибели помогла смекалка. Каратели нагрянули в сумерки. Два отряда — один из Осиповичей, другой из Бобруйска — решили взять партизан в клещи. Резко стемнело. Местность врагу незнакомая, да и усталость перехода сказывается. У Брикальского созрел авантюрный план. Если не сработает, то будет кровопролитный бой, а у противника явный перевес.

Когда каратели почти сошлись в лесу, он зычно крикнул по-немецки: “Nicht schissen! Sein!” («Не стрелять! Свои!»). И фашисты открыли шквальный огонь в другом направлении, поливая свинцом и забрасывая гранатами… своих. Антон, оставив прикрытие, вывел бойцов без потерь. Немцы стреляли друг в друга еще 2 часа. Когда на рассвете народные мстители вышли на место сражения, то увидели трупы, тяжело раненых и сбитые огнем сосны…

«Как тебе пришло это в голову? — спросил двоюродный брат Игнат. — Ты же рисковал. А если бы фрицы потребовали что-то уточнить или спросили у тебя пароль, например?».

«Да, немецкий словарный запас у меня небогатый, — ответил Антон. — Но ты забыл, что я военный фельдшер. В Ленинградском военно-медицинском училище рассказывали о тактиках боя. Вот эта, — он показал рукой на ночное побоище, — беспроигрышный вариант…».

В очередном сражении Игнату осколком раздробило плечо. Осмотрев рану, Антон понял, что «железку» он вытащит, но если, не дай Бог, осложнение — ампутации не избежать. Лекарств никаких, вместо перевязочных материалов — нательная рубаха. Остается, как в сказке, «живой воды испить, живучим корешком закусить».

В кипятке стерилизовал торфяной мох, снимал бересту с молодых берез, делал перевязки. И все же увидел предвестник беды — словно пузырьки воздуха под кожей. Анаэробная инфекция — тяжелое осложнение. Ждать чуда нельзя. Антон приказал приготовить в землянке все для операции. Отправил связного в Осиповичскую больницу за спиртом и лекарствами (там был свой врач).

Руку отрезал наточенной и прокипяченной пилой. Брат лежал бледный, как полотно, и все недоумевал: «Скажи-ка мне, доктор, руки нет, а пальцы болят — я это чувствую. Такое может быть?». — «Это нейропатические боли. Сигналы от нервов, расположенных выше линии ампутации, идут в головной мозг, и он воспринимает их как «звоночки» утраченной конечности».

Ночью брата отправили на большую землю в госпиталь. Прилетел самолет и взял раненых.

Прощаясь, Игнат сказал: «Учиться тебе надо, Антон. Из тебя хороший доктор получится». — «Если не убьют, обязательно поступлю в медицинский»…

Так и случилось в 1944 году. Антон Евгеньевич из первого послевоенного выпуска врачей. Диплом, ордена Красной Звезды и Отечественной войны — краеугольные камни новой жизни — он взял с собой в Осиповичи, куда его направили заведующим райздравотделом.

«А что, — сказали при распределении, — колхозом ты уже командовал, партизанским отрядом тоже. Теперь вот потрудись на медицину в районе».

Вечером, подписав нужные бумаги, уходил в больницу, где взял полставки хирурга. Была большая цель — стать мастером скальпеля. И кажется, в Могилевском облздравотделе это поняли — через 2 года избавили от чиновничьего кресла, предложив возглавить хирургическое отделение в Копыльской ЦРБ.

Наконец-то у него появились часы для сосредоточения. Уединившись с книгой, готовился к предстоящей операции, просчитывал все ходы, как накануне диверсионного задания в партизанском отряде.

Легкая рука, постоянная готовность и душу отдать больным, физическая выносливость, веселый нрав — все импонировало людям в новом заведующем. Не удивительно, что он быстро стал главным врачом.

По методу Мессинга

В больнице, как нигде, видишь высоты и бездны жизни. Мысль постоянная: чем облегчить участь страдальцев? Однажды зимой Антон Евгеньевич взял отпуск, уехал в Минск, купил книгу о гипнозе и засел за нее. К тому времени он проштудировал те немногие научные работы французского невролога Жана Мартена Шарко, директора Института гипноза в Нанси Ипполита Бернгейма, основателя советской неврологической школы Владимира Бехтерева, что имелись в Республиканской медицинской библиотеке, и законспектировал их. Приобрел стеклянную палочку с блестящим шариком на конце.

«Никак на Новый год выступать собираешься?» — пошутила Зинаида Павловна. «Нет, Зин, дело серьезное. Хочу овладеть этим искусством, чтобы без таблеток человек мог уйти в сон, избавиться от боли, почувствовать себя сильным, когда падает духом. Я давно понял, что умение доктора не в прописанных им лекарствах, а в его личном влиянии. Важно установить психическое состояние заболевшего и успокаивающе воздействовать на него». — «А тебя, как Мессинга, не вызовут в КГБ?» — «Там я уже был и дал подписку о том, что не стану использовать гипноз в корыстных целях». — «Это трудная наука?» — «При искреннем желании помочь человеку любое дело можно одолеть. Еще в 1898 году на Международном конгрессе по физиологической психологии докладывали о результатах гипнотизирования раков, омаров, птиц, кроликов — с животными работать сложнее, чем с людьми. Надеюсь, что справлюсь». — «А ты на дочках испробуй, — посоветовала Зина. — Уложишь спать хоть одну егозу без сказки на ночь, — значит, и с другими получится». — «Нет, Зина. Как ни стараются исследователи постигнуть этот феномен, гипноз не открывает своего истинного лица. Детская психика особая. К тому же они ничем не больны. И экспериментировать над ними я не буду».

Отпуск закончился. Антон Евгеньевич с блестящей палочкой ушел в больницу. Первый же прооперированный по поводу аппендицита спал как младенец — без всяких обезболивающих. О Брикальском стали рассказывать чудеса. А он смотрел людям в распахнутые врата души — глаза; внушал добро, успокоение, надежду; нацеливал на борьбу с болезнью, на счастливую и долгую жизнь. Оттачивал целенаправленное словесно-звуковое воздействие на психику человека. Понимая, что многие хвори имеют психический компонент, старался, пока мозг работал в трансе в особом режиме, использовать накопленный пациентом опыт, о котором тот, возможно, и не подозревал. Трусливого делал храбрее, сомневающегося — уверенным, а у заглядывающего в бутылку вызывал отвращение к спиртному. Его обучающие рассказы — остроумные и несущие важный смысл — были прекрасным примером искусства убеждения.

Люди пробуждались, благодарили и покидали стены больницы совсем другими. Их оставляли кожные высыпания, неврозы, колики в животе, учащенное сердцебиение.

Завистникам чужая слава покоя не дает. Они умирают не один раз, а столько, сколько похвал слышат в адрес соперника. Когда анонимно «просигналили» куда надо о «фокусах Брикальского, манипулирующего сознанием подопечных», из столицы пожаловала комиссия с проверкой работы главврача района и хирурга. Заключение было кратким: «Как Копылю повезло!».

Папин хвостик. «Ассистент»

Антон Евгеньевич любил детей и переживал, что не может уделить им внимания в достатке: с утра до ночи на работе. Наслышанные о враче, к нему за консультацией и помощью приезжали из других районов и терпеливо дожидались, когда выйдет из операционной.

— Мы боролись со сном, чтобы папино возвращение домой не проспать. Только это не всегда получалось, — рассказывает Людмила Антоновна. — Во времена дефицита отец где-то раздобывал мандарины, докторскую колбаску, красивые платья для нас с сестрой, свитерок для брата Жени… Тихонько подойдет к кровати и долькой мандаринки проведет под носом. От аромата пробуждались, бросались ему на шею. По утрам я ревела: не хотела отпускать его в больницу. Видя такую привязанность, он как-то сказал: «Собирайся, пойдешь со мной на работу. И запомни: ассистент хирурга не должен ныть, просить еды и воды, бегать в уборную!». Надеялся, что «потрудившись» денек, я потеряю всякий интерес. Но домой я вернулась в полном восторге. Назавтра засобиралась в больницу опять. «Непорядок! Надо сшить тебе белый халат и шапочку. Мама этим займется, а ты ей помогай».

От нетерпения чуть следующего дня дождалась. Когдая больным все стихи рассказала и песни спела, которые знала, отец взял меня в операционную. Столяр сделал большой стул, на который поставили у хирургического стола. Мне так же поливала на руки медсестра, когда папа мылся, натирая щетками ладони, и даже надевала на лицо повязку. Сейчас осознаю: то было нарушение, за которое по голове не погладили бы. Но он уже тогда увидел во мне что-то, чего я в свои 5 лет узреть никак не могла, и, зная, что детские впечатления — самые глубокие, показывал профессию, что называется, изнутри. Если это мое, то с дороги уже не сверну.

По мере того, как взрослела, шились новые халаты и шапочки. В 7 лет выучила названия хирургических инструментов, школьные каникулы проводила в больнице массовиком-затейником. С 1-го курса МГМИ работала летом медсестрой, затем фельдшером на скорой помощи, а после 5-го курса гинекологом, однако мечтала стать только хирургом…

— У отца был красивый голос и образная речь, он как выступит в больнице — все сотрудники сдают кровь или выходят на субботник, — вспоминает Людмила Антоновна. — С нами он любил говорить притчами: расскажет какую-нибудь поучительную историю и смотрит — загорелись ли глаза, интересно ли нам?

«У хозяина постоялого двора было две работницы, — начинал издалека отец. — Одна красивая, другая безобразная. Первой он пренебрегал, а вторую ценил. Это так бросалось в глаза, что гость, остановившийся на ночлег, спросил, какая тому причина. Хозяин ответил: “Красавица все время собой любуется, ждет от людей похвалы, и я не понимаю, в чем ее красота. Безобразная сама себя принижает, и я не вижу, в чем ее уродство”. Запомните это, дети: действуйте достойно во всех ситуациях, которые готовит вам жизнь. Гоните самодовольство — и вас полюбят всюду, куда бы вы ни пришли».

Отец был далек от религии. Но его беседы с нами мама называла «проповедями». Если кто-то слезы проливал, папа твердил: «Это плачет в вас униженная гордость, или бессильная злоба, или оскорбленное самолюбие. Такие слезы бесполезные и даже вредные: от них тяжелеет душа. А вот если станете печалиться о плохом поступке, совершенной несправедливости, то словно росой умоетесь».

Помню, как отправлял нас на почту, — с зарплаты выделял деньги бабушке, сестре Антосе, муж которой погиб на фронте и осталось четверо детей. Мать жалела наше время, пробовала возражать, а он говорил: пусть знают, что родителям надо помогать и о старших заботиться. Учил не злиться на плохих людей, не обижаться, быть стойкими: «Сказал вам враг правду — поблагодарите. За обличение надо было укорять себя самому. Если же ложь, не обращайте внимания. Не позволяйте сердцу ожесточиться — не заметите, как на зверьков сделаетесь похожими… Испытаний в жизни много будет. Первое качество — ни малейшего страха. При нем сознание теряет самозащиту».

Сколько раз я убеждалась в справедливости отцовских слов!

Готовьтесь к внезапному и непредвиденному

Хирургия находилась в старом деревянном здании, оштукатуренном, побеленном и выглядевшем вроде добротно. Только Брикальский знал: тронь стены — все рассыплется. Мечтал о новом, да денег не выделяли, в других больницах после войны и такого не было. Но несчастье помогло.

Антон Евгеньевич ушел на операцию: привезли мужчину с прободной язвой, действовать надо быстро. Так сосредоточился на больном, что не почувствовал запаха гари: в операционной всегда полно резких «ароматов». Процесс вмешательства в самом разгаре — вбегает старшая медсестра: «Евгеньевич, у нас крыша горит! Видимо, проводка коротнула! Пожарных мы вызвали».

Не отрываясь, он скомандовал: «Знаю я, как эти огнеборцы едут… Всех лежачих немедленно выносите на улицу. Позовите санитарок — пусть натянут надо мной брезент».

В ту же минуту в углу отлетела часть потолка.

«Если вырвется пламя, направляйте на него огнетушитель, — приказал медсестре. — Мне еще самое малое минут 15 надо».

«Так ведь за это время живьем сгорим!» — запаниковала сестра.

«Трус всегда думает ногами. Но вы же не робкого десятка — работайте, как и положено на пожаре!».

К хирургии со всех сторон уже бежали копыляне с ведрами в руках. Вода лилась ручьем на брезент, что держали санитарки. Евгеньевич оперировал, и лицо у него было такое, будто ничего не случилось. Завязал последний узелок, помог переложить пациента на каталку и резко приказал: «А теперь все бегом — марш! Потолок уже не держится…».

Он вышел на крыльцо — люди приветствовали его, как героя. Брикальский обратился к ним с маленькой речью: «Прошу вашей помощи. Начнем строить новый роддом, больницу. Кирпич я достану, а вот камни на фундамент надо по окрестным полям собрать».

Народ раза четыре устраивал субботники, валуны везли на тачках, телегах, даже на велосипедах. Когда Брикальский уже договорился на кирпичном и цементном заводах о поставке стройматериалов, во дворе больницы высилась гора из камней.

«Жал» на председателей колхозов, и те начали строить ФАПы: появились участковые больницы в Старице, Тимковичах, Семежево. В новую районную (было 50, стало 250 коек) с удовольствием ехали выпускники: педиатр Лилия Шенгерест, невролог Петр Концевой, Светлана Томашевская, Лариса Жмайдюк, Константин Працкевич, хирурги Александр Корзун и Олег Шкутько — такому пополнению главный радовался, как ребенок. Теперь он не единственный оперирующий специалист!

Они учились у него бескорыстному служению людям: если больному плохо — сутками дежурил у кровати, реанимации ведь не было. Учились диагностике. Ни КТ, ни МРТ; кроме стетоскопа, аппарата Рива-Роччи и рентгена у врача приборов-помощников никаких. Брикальский просил человека стать на колени, опереться на локти и так тщательно прощупывал тело своими крепкими руками, что развил особую чувствительность в подушечках пальцев. Мог сказать, какие у пациента печень, почки, поджелудочная, костная система. В больнице он был и терапевтом, и гинекологом, и ухо мог посмотреть, и скелетное вытяжение сделать; оперировал на всех сегментах сломанных костей, удалял желчные пузыри, резецировал желудок, убирал опухоли. В народе говорили: «Если Брикальский посмотрел и в Минск отправил, значит, человек безнадежен».

— Утром собираемся в школу и видим на отцовском столе атласы, записи, нарисованные им схемы, — оживляет прошлое Людмила Антоновна. — К плановым операциям он готовился тщательно. Ездил в библиотеку в Минск, вычитывал о книжных новинках в журналах и потом искал эти издания. Если кто-то из знакомых отправлялся в Москву, давал деньги на книги.

Однажды ночью привезли больного с подозрением на гнойный перитонит. Позвонили, что до утра его прокапают, а в 7 часов будут ждать отца в операционной. Накануне он просматривал «Медицинскую газету» и обратил внимание на рецензию на книгу «Гнойный перитонит». Как раз директор книжного магазина
Иосиф Шандарович приехал с новинками из Минска, отец всегда просил его брать на базе солидные медицинские издания. Быстро оделся и побежал к Шандаровичу домой.

«Будь другом, открой магазин, позарез одна книга нужна. До утра у меня есть несколько часов. Проштудирую ее, спасу человека».

«Но я абсолютно не помню, что брал. Давай посмотрим в накладной, а вдруг нет такой, тогда и в магазин идти не придется», — сказал директор, которому спросонья никуда не хотелось.

«Да вот же она! — выхватил из рук Шандаровича накладную. — Молодец, просто отличник! Надо в Министерство культуры написать, чтобы знали, какой толковый в Копыле “книжный” директор».

«Что мне столица? Ты лучше как депутат райсовета об этом на сессии скажи. Тут меня все знают».

«Отстаешь от жизни, приятель! Я уже депутат Верховного Совета БССР. И считай, что с этой высокой трибуны объявляю тебе благодарность…».

Спать Брикальский в ту ночь не ложился, все читал новую книгу, с ней и ушел в больницу. 43-летнего пациента и от смерти спас, и вы́ходил.

Каравай для чудотворца

— Мне исполнилось 30 лет, — рассказывает Людмила Антоновна, — и мы решили отметить это событие. Отец предложил: «Гулять так гулять! Зови друзей институтских ( я тогда уже работала в НИИ травматологии и ортопедии — ныне РНПЦ). Пойдем в ресторан “Папараць-кветка”».

Открыли дверь, а нас огорошили: «Извините, сегодня никого не принимаем. Свадьба у нас в самом разгаре. Сейчас каравай будут делить. Поищите столики в другом месте».

Только собрались уходить — навстречу выбегает человек с караваем: «Антон Евгеньевич! Вот так сюрприз! Лучший подарок на этой свадьбе — ваше присутствие».

Отец смотрит на мужчину, и я вижу по глазам, что недоумевает.

«Вы меня не узнали? Да где ж узнать-то! Я ведь тогда кожа да кости был. В Минске оперировать не взялись. Рак желудка. Со мной в палате парень из Копыля лежал. Говорит, ты к Брикальскому поезжай, он вырежет, рука у него легкая — заживет. Вот я и поехал. Вы мне желудок удалили и из поперечно-ободочной кишки новый сделали. С ним я дожил до свадьбы сына. Молодые не обидятся: половина этого каравая ваша.
Говорят, кто свадебным хлебом угостится, тот на свадьбе внуков плясать будет…».

Отец смущенно попытался оказаться. Но гости, уже слегка навеселе, подхватили его на руки и давай подбрасывать в воздух.

«Слава доктору!» — кричали люди. Подошли официанты и предложили накрыть для нас столики в маленьком уютном зале. Вот так мы отметили мой день рождения, а по сути — папин триумф…

Последняя операция

Антон Евгеньевич и сам оказался на больничной койке — тяжело перенес гепатит. Выздоровление затянулось, доктора забрали в больницу в Минск, и Копыль вдруг почувствовал, что без Брикальского осиротел. Люди привыкли, что он всегда на месте, безотказен, стремится помочь не только в медицинской, но и в житейской ситуации, бессребреник, любящий пациентов и служащий им днем и ночью. В больницу звонили постоянно, задавая один и тот же вопрос: когда приедет главврач?

«Да не приедет. А прилетит. Летчик, которого Евгеньевич когда-то оперировал, сказал, что завтра его доставит».
Такие новости прибывают раньше самолетов. Народ пришел с цветами встречать Антона Евгеньевича как какого-нибудь большого артиста. Люди желали ему крепкого здоровья, искренне радовались, заглядывали в глаза, желая убедиться, что все действительно в порядке. Это смущало его, но он понял, что в воображении копылян не имеет права стареть, болеть, унывать, а должен всегда держать штурвал жизни. Правда, там, в больнице, у него обнаружили катаракту и попросили орган зрения не напрягать. Но это невозможно, ведь в момент операции у врача три главных инструмента: ум, глаза и руки.

«Как долго послужит больной зрачок?» — спросил он у офтальмолога.

«Один Бог знает. Катаракта может наползать медленно, а бывает, ослепит сразу…».

После того разговора, который невольно заставил доктора подвести жизненные итоги, прошел не один год. Поздно вечером привезли больного с подозрением на внутреннее кровотечение. Антон Евгеньевич ушел в темноту надвигающейся ночи. Зинаида Павловна посмотрела ему вслед. Он оглянулся, улыбнулся и сказал, что к утру будет.

Вмешательство оказалось непростым, заставило хирурга понервничать. Зашивая рану, он вдруг ясно понял: с глазами что-то произошло.

Переоделся, вышел на крыльцо, вдохнул свежего воздуха — и не увидел дороги, по которой ходил в больницу 36 лет. Все, что различали глаза, — пятнышко света где-то вдалеке.

«Это яркий фонарь во дворе фермы, — догадался он. — Значит, надо идти на него».

Сторож, увидев Брикальского, который не раз спотыкался и даже падал, решил, что на него хулиганы напали. Недоуменно спросил: «Кто посмел обидеть доктора?» — «Я вас прошу, отведите меня домой…».

Искусственных хрусталиков тогда еще не было. Антона Евгеньевича прооперировали в Минске, но зрение возвратить не смогли. На глазах очки с толстыми стеклами, и об операциях надо как-то забыть, да не получалось. Он часто видел во сне, что стоит у хирургического стола и делает невероятные вещи, о которых лишь мечтал. Скальпелю ночью было подвластно все, и зрение у врача отличное. Пробуждался с глазами, полными слез. Жизнь теряла смысл — то начало, которое человек вносит в бытие. Но не раскис, не пал духом, был по-прежнему нужен другим, консультировал, вот только без любимой работы сила в теле потихоньку таяла.

В этом медленном угасании была своеобразная красота, подобная красоте небес в час заката.

Зинаида Павловна украдкой плакала, он не видел ее слез, но догадывался, что творится у нее на душе.
«Я очень хотел бы, чтобы смерть застала меня посреди трудов», — сказал он любимой жене. Но не сбылось…

Антон Евгеньевич умер в начале марта. Ему было 78 лет. Проститься с ним пришел весь Копыль. Когда к дому подъехал кладбищенский автобус, люди возразили: «Еще чего! Мы своего доктора на руках донесем!».

Рыхлый снег мешал идти, но гроб покоился на плечах добровольцев, сменяющих друг друга. Крепкие рослые мужчины несли его как драгоценность целых 3 километра.

Смерть выявляет величие человека. В Копыле не забыли Брикальского, хотя с момента его ухода прошло 23 года. Память о таких людях имеет не меньшее значение, чем их живое присутствие. И было бы хорошо, если бы на здании больницы, построенной им, появилась памятная доска. Человек высокого духа, врач с большой буквы заслужил этот знак внимания. Да и закон преемственности говорит нам, что все хорошее в настоящем приобретено борьбой, трудом и лишениями людей, готовивших для нас лучшее будущее.

О семье Брикальских упоминалось в публикации об Елизово

Если есть, что добавить, то ПИШИТЕ –

[contact-form][contact-field label=’Имя’ type=’name’ required=’1’/][contact-field label=’Электронная почта’ type=’email’ required=’1’/][contact-field label=’Комментарий’ type=’textarea’ required=’1’/][/contact-form]

Об авторе